Понятие оппозиции несомненно принадлежит новейшей истории. На Руси, например, сто — сто пятьдесят лет назад такого слова практически не знали. В знаменитом толковом словаре В.И.Даля (середина XIX в.) оно отсутствовало. Его нельзя было найти в произведениях русских писателей того времени. Да и на Западе оно не было в широком ходу. XX в. ввел этот термин в широкий политический оборот, и содержание его продолжает обогащаться. Современная западная литература определяет оппозицию как постоянную легитимную силу внутри политической системы, представляющую институт новейшей демократии. Возникновение этого института относят к XVIII столетию и связывают с британским парламентом, депутаты которого в тот период добились определенной независимости от монархии, утвердившись в праве занимать самостоятельную, в том числе и критическую, позицию в отношении королевского правительства. Становление оппозиции в парламенте происходило в контексте формирующейся двухпалатной системы. Составившие ее тори и виги взаимодействовали и боролись друг с другом за власть, что наложило своеобразие, отразившее национальную специфику политического развития Великобритании. В новейшее время это явление политической жизни получило дальнейшее развитие. Оно приобретает тенденцию к расширению, не ограничиваясь процессами, происходящими в стенах парламентов. И это не противоречит как этимологии слова, так и историческим корням понятия. Понятие оппозиции не было чуждо и Руси. Это же можно отнести и к Западу прошлых эпох. Если взять европейские, общемировые источники, и не только XVIII в., но и значительно более ранние, то понимание оппозиции, оппонента встретится непременно. Эти источники, покажут полезность и даже необходимость для общества того или иного «противничанья» (В.Даль). Умные, думающие правители, когда таковые были, старались признавать истину, даже в тех случаях, когда она исходила от противника, соперника, одиозной личности и даже самого откровенного врага. Каждый правитель находил свой вариант решения проблемы, в том числе и тот, при котором враг уничтожался, а его опыт брался на вооружение. В то же время — как элемент общественного прогресса, развития политической культуры и культуры вообще — можно заметить и тенденцию к уважению оппозиции, оппонента, соперника или противника. «Не пренебрегайте врагами: они первыми замечают твои ошибки», — вещал Антисфен из Афин, живший в V — IV вв. до н.э. В Библии, наряду с известным «кто не со Мною, тот против Меня», прослеживается и другой мотив: «кто не против вас, тот за вас». И еще. Библейский персонаж апостол Павел, призывая настойчиво проповедовать веру, вместе с тем в письме к фессалоникийцам делал принципиальную оговорку: «Если же кто не послушает слова нашего,.. того имейте на замечании… Но не считайте его за врага, а вразумляйте как брата». Не в этом ли один из ключей к проблеме взаимоотношений с теми, кто находится в оппозиции? Можно, конечно, упрекнуть в односторонности и святого апостола: за несогласными он явно не подразумевал никакой правоты, был убежден в неизбежности приобщения их к собственной вере, но считал, что метод убеждения здесь более эффективен. Последовательная реализация его открыла канал «обратной связи»: предполагалось выяснение и обоснование позиций другой стороны, выявление рациональных зерен в ее доводах. А это уже созвучно тому, что сегодня относят к политической культуре.
Конечно, не всякий способен терпеливо выслушивать то, что считается заведомой ересью. Проще бороться против нее посредством методов инквизиции. Можно, по крайней мере теоретически, во имя сохранения существующего порядка — и в церковной среде, и во всем обществе, его представительных структурах — ликвидировать (или заставить замолчать) всех инакомыслящих, всех, кто выступает против господствующей идеи или просто не согласен с ней. Но тогда как обеспечить приток в общество новых мыслей, идей, без которых немыслимо какое-либо движение вперед?
На определенном этапе истории человечества, как один из показателей достигнутого уровня прогресса, открывается абсолютный закон, который — при широком его рассмотрении — служит обоснованием правомерности и даже необходимости оппозиции. Его — применительно к идеальному, а затем и материальному миру — сформулировали Г.В.Ф.Гегель и К.Маркс: единство и борьба противоположностей как источник развития. И речь идет не просто о противоречиях, а о противоречиях в самой острой форме. «Без антагонизма нет прогресса», — так ставил вопрос Маркс.
Однако путь к восприятию этой истины обществом, его элитой оказался долгим и сложным. С режимами деспотической, абсолютной власти институту оппозиции ужиться не удавалось. Самостоятельная, независимая позиция могла стоить ее обладателю высокого поста при правителе, привилегий, а то и головы. Не случайно, чем более жесток правитель, тем меньше в его окружении оказывалось людей, способных говорить ему правду. Здесь процветали ложь и лесть, что приводило к издержкам — политическим, экономическим.
Правители нередко опасались и своих непосредственных советников, которые, обладая высокой компетенцией в государственных делах, могли оказаться в лагере соперников в борьбе за властные прерогативы. Они могли быть опаснее льстецов. Как уберечься от тех и других? Этот вопрос, в качестве одной из стержневых проблем, стал предметом зарождавшейся науки о государственном управлении. Одним из ярких представителей ее в средневековой Европе был Н.Макиавелли.
В своем классическом труде «Государь» (1513 г.), исследуя сложившуюся тогда практику подбора управленцев высшей категории — советников правителя, он давал свои рецепты работы с ними.
Лесть, конечно, вредна, однако и попытки искоренить ее вызывали у Макиавелли сомнения. «Нет другого способа оградить себя от лести, как внушив людям, что, если они выскажут тебе всю правду, ты не будешь на них в обиде». Но каким в свете ее представится правитель? Ведь «когда каждый сможет говорить тебе правду, тебе перестанут оказывать должное почтение». Макиавелли имел в виду и другой возможный вариант: если кто-то из приближенных властителя был умен и опытен, не исключалась опасность того, что «советник сам сделался бы государем».
Макиавелли предлагал правителям «избрать третий путь, а именно: отличив нескольких мудрых людей, им одним предоставить право высказывать все, что они думают, но только о том, что ты сам спрашиваешь, и ни о чем больше… На советах с каждым из советников надо вести себя так, чтобы все знали, что чем безбоязненнее они выскажутся, тем более угодят государю; но вне их никого не слушать».
«Таким образом, — уточняет свою мысль Макиавелли, — государь всегда должен советоваться с другими, но только когда он того желает, а не когда того желают другие; и он должен осаживать всякого, кто вздумает, непрошенный, подавать ему советы».
Суждения Макиавелли можно толковать по-разному. Речь у него идет не об оппозиции в современном понимании, проводящей годы в парламентских дебатах, а о советниках при государе-диктаторе. По сегодняшним меркам это высокопоставленные чиновники, а отнюдь не независимые политические деятели, самостоятельно принимающие политические решения. Они — слуги или служащие, исполнители воли своего патрона, самостоятельность которых, если она выходила за пределы определенных им прерогатив, не прощалась. Это могло относиться даже к таким крупным деятелям, как «железный канцлер» Германского рейха князь О.Э.Л.Бисмарк. Если верить Э.Людвигу, русский царь так прокомментировал отставку, которую дал канцлеру молодой кайзер Вильгельм II: «Хоть князь и был крупной фигурой, но все же он, в конце концов, был всего-навсего твоим слугой или чиновником. В ту минуту, когда он перестал действовать согласно твоим указаниям, его надо было прогнать».
Но, с другой стороны, если эти указания не самые верные? Почему — в интересах дела — не возразить патрону, если он не прав? Это — во-первых. Во-вторых, иной оппозиции в те времена и быть не могло — даже такой проницательный политик, как Макиавелли, и в мыслях не допускал ее. Хотя не о такой ли сверхудобной оппозиции мечтают иные современные правители? И это не только мечта. Тот же британский парламент дал истории еще одно крылатое понятие — «оппозиция его величества» (вместо оппозиции его величеству), то есть оппозиция мнимая, не настоящая.
Жизнь научила общество ценить оппозицию, и прежде всего парламентскую. По мере развития и утверждения демократических начал она превращается в институт организации власти, инструмент расширения ее социальной базы. Оппозиция рассматривается как противовес той силе, которая находится у государственного руля, в той или иной степени (в зависимости от политического веса оппозиции) удерживая ее от односторонности в принятии решений.
В странах традиционной демократии институт оппозиции получил широкое признание. В популярном учебнике для чиновников сферы управления, изданном в ФРГ, он представляется как естественный и эффективный рычаг контроля за деятельностью властей. «Оппозиция, — говорится в книге, — наблюдает за работой правительства, стремится обратить внимание общественности на его ошибки и при этом показать, какие пути решения видит сама оппозиция».
Следует иметь в виду, что, несмотря на подчас весьма глубокое различие партий в подходах к коренным проблемам общественного развития, практически всегда существует и общий, объединяющий интерес, который может быть взят в качестве основы для компромисса между правительственным большинством и оппозицией, для конструктивного сотрудничества. Лидеры оппозиционных партий во многих странах имеют официально признанный статус. Их функции оговариваются в парламентских регламентах, они включены в протоколы процедур и церемониалов, престижных в кругах элиты. Подобная практика получает все большее распространение в условиях, когда уважительное отношение к меньшинствам (социальным, национальным, религиозным и т.д.) становится обязательным требованием демократии. Отсутствие оппозиции все чаще оценивается как некое отклонение от нормы, как нарушение естественного баланса сил.
Мировая практика выработала принципы взаимоотношений между правящими и оппозиционными партиями.
Характерно, например, что в США перед принятием важных для судеб нации решений в высших инстанциях президент обращается не только к единомышленникам из своей партии, но и к лидерам меньшинства в палатах парламента. Он советуется и с предшественниками на посту президента — независимо от их партийной принадлежности.
Показательно также, что главная оппозиционная си-ла в ФРГ — Социал-демократическая партия — отнюдь не снимает с себя ответственности за положение дел в стране. Функционеры, активисты СДПГ даже в личных беседах подчеркивают, что их партия имеет большинство в верхней палате федерального парламента и многих земельных парламентах, и они не могут находиться в положении сторонних наблюдателей.
Сотрудничество правящего большинства и оппозиции способствует стабильности в обществе. Если при остром противостоянии между ними любое заметное изменение в соотношении сил, переход власти в другие руки, изменение цвета правительственного большинства неизбежно влекут за собой фактический переворот в политике государства, то при наличии тесных деловых контактов коррекция политического курса, даже весьма глубокая и существенная, может происходить менее болезненно, без резких скачков и стрессов. Социально-политическим процессам задается более устойчивая динамика развития.
Оппозиция, как явление, считалось допустимым (и даже желательным) лишь в отношении буржуазных политических систем. В рабоче-крестьянском социалистическом государстве она представлялась принципиально неприемлемой.
Фактический запрет на оппозиционную деятельность сохранялся и после Сталина, включая горбачевские времена. Правители, конечно, имели советников — знающих, думающих профессионалов, которые могли высказывать свое собственное мнение. Но не более, чем это когда-то рекомендовал Макиавелли.
Это имело трагические последствия для политической системы. Отсутствие оппозиции привело к тому, что механизм контроля, выявления недостатков в партии и стране в целом все более ржавел. Разраставшаяся бюрократия могла принять критику только от «самого», с самого верха, но отнюдь не снизу. Чиновники мастерски исполняли свой иллюзион, создавая видимость дейст-венности народного голоса, участия в принятии государственных решений представителей самых разных социальных слоев. А на деле этого не было. Механизм контроля и выявления отживших клеток в политической системе практически отсутствовал. И это погубило систему. Латентный процесс ржавления пошел интенсивнее, раковые опухоли разрастались. «Монолит», каковым казался сросшийся партийно-государственный аппарат, рухнул.
В лексиконе современного политического рынка в СНГ категория «оппозиция» стала ходовой монетой, которой размениваются порой даже крупные купюры. От избыточного количества она подвергается инфляции, от частого употребления стирается. Сказал кто-то что-то против кого-то — уже оппозиция, проголосовал — тем более. Ныне слово «оппозиция» произносится с такими эпитетами, как левая и правая, коммунистическая и демо-кратическая, патриотическая и правонационалистическая, организованная и неорганизованная, системная и внесистемная, парламентская и внепарламентская, непримиримая и соглашатели и т.д. и т.п. В последнее время разделяют оппозицию президентскому окружению и оппозицию олигархии. Существуют и «авторские» определения: «когда-то непримиримая» (Б.Ельцин), «нравственная» (Э.Памфилова и В.Лысенко), «радикальная оппозиция «Анпилов, Терехов и я» (Э.Лимонов). К сожалению, в этом пестром букете эпитетов как-то теряется один из признаков оппозиции, который в сегодняшней ситуации в России, несомненно, является главным, — ее конструктивность.
Употребляется термин и в широком, консолидирующем смысле: оппозиция без всяких эпитетов, оппозиционное движение. Но он уязвим, поскольку сама консолидация оппозиционных сил для сегодняшней Казахстана и России проблематична. Она характерна для стран со сложившейся социально-классовой структурой, двухполюсной политической системой, достаточно четко представляющей интересы как господствующего класса, правящей элиты, так и социальных слоев, находящихся по другую сторону власти. Если первых, которые и у нас и в России успели обозначиться, заставляет сплачиваться интерес удержания за собой властных функций, то что может объединить остальную массу, представляющую пеструю мишуру, конгломерат полуорганизованных объединений? Социальные интересы у нее самые разные, и нужна сверхмощная встряска, вдруг вставшая со всей остротой национальная сверхзадача, которая заставила бы хоть на какой-то момент оставить в стороне разъединяющие частные вопросы и во имя этой сверхзадачи ощутить себя единой силой, чтобы решить ее.
Пока такой силы нет. Партии и организации, которые могли бы составить ее, находятся в сложном взаимодействии друг с другом, напоминающем старинную русскую игру чехарду: каждый из участников прыгает через спины своих партнеров, стоящих в согнутом положении, как можно дальше… Победитель тот, кто перепрыгнул других. И как же происходит это действо?
Реальный вклад в развитие общества — вот что определяет общественную значимость любого политического объединения, будь оно у власти или в оппозиции. И вообще места партии власти и оппозиции в общественной иерархии условны. Оппозиция нашла общий язык с национально ориентированной частью правящего класса для совместной борьбы против коллаборационистов, сотрудничавших с оккупационными режимами. Она находила компромисс в национально-освободительных движениях, обеспечивающих достижение национальной независимости народами бывших колоний.
Демократическая оппозиция как субъект политики
В первую очередь, необходимо определиться с терминологией, выделив демократическую оппозицию как самостоятельный класс политических явлений, являющихся предметом анализа. Оговоримся сразу, что речь идет именно об оппозиции постсоветского периода, и оппозиция периода конца 50-х — конца 80-х гг. (будь то диссидентское движение 60-х — 70-х годов или демократическое движение 1987-1991 гг.) может рассматриваться лишь как база для сравнения.
Отметим, что в качестве демократической оппозиции применительно к постсоветскому обществу, вероятно, следует рассматривать не только «классические» партии, политические организации или общественные движения, но и другие субъекты политики, которые играют существенную роль в данном анализе — отдельные политические институты, средства массовой информации, группировки политиков и интеллектуалов, и даже отдельные политические деятели. Причина такого нетрадиционного подхода связана со своеобразием политического процесса в постсоветском обществе, где институты и персоналии часто играют большую роль, чем партии и организации, в то время как идеология вообще вторична по отношению к политической практике.
Итак, что же следует понимать под демократической оппозицией демократическому режиму? Политолог Хуан Дж. Линц в работе «Крушение демократических режимов: кризис, разрушение и восстановление равновесия» определяет параметры, характеризующие «лояльную» оппозицию (то есть оппозицию, лояльную к демократическому режиму как таковому) следующим образом:
1. Безоговорочное публично подтвержденное обязательство добиваться власти только посредством выборов и безусловная готовность отдать ее другим политическим силам, давшим такое же обязательство.
2. Ясный и бескомпромиссный отказ от применения насилия для достижения или сохранения власти, за исключением тех случаев, когда это допускается законом (например, при попытках незаконного захвата власти).
3. Отказ от каких-либо неконституционных призывов к вооруженным силам захватить или удержать власть, не отдать ее лояльной демократической оппозиции.
4. Безусловный отказ от фразеологии насилия для мобилизации сторонников с целью захвата власти, удержания ее вне рамок конституционного мандата, от уничтожения оппонентов, в том числе недемократических и антидемократических.
5. Обязательство участвовать в политическом процессе, в выборах и в парламентской деятельности, не выставляя условий, выходящих за пределы, которых требует гарантия гражданских свобод в честном демократическом процессе.
6. Принципиальная готовность принять ответственность за управление или быть частью большинства, если не имеется альтернативы партиям, поддерживающим систему … готовность участвовать в правительстве, которое в противном случае может быть ослаблено кризисом.
7. Готовность объединиться с оппонентами, идеологически далекими, но готовыми способствовать выживанию демократического строя… Такая готовность может действовать против партий,идейно близких, но готовых подорвать демократию посредством фразеологии насилия и попытками подавить гражданские свободы легальной оппозиции.
8. Отказ от тайных контактов и поддержки нелояльной оппозиции, если эта поддержка предлагается в обмен на терпимость в отношении ее антидемократической деятельности…четкое и ясное разграничение между партиями, поддерживающими систему (в широком смысле), и «антисистемными» партиями … — важная характеристика лояльных партий и политических сил…»
По мнению самого Линца, «если бы эти требования соблюдались безоговорочно, численность лояльных участников демократического процесса в обществах, переживающих серьезный кризис, резко сократилась бы».
Данное замечание вполне переносимо и на российскую почву: так, среди политических организаций последних лет трудно назвать хотя бы одну, однозначно удовлетворявшую всем этим критериям. И хотя среди других субъектов политики можно найти немало примеров лояльных оппозиционеров — все же говорить о лояльной оппозиции в данной терминологии как о явлении, присущем постсоветскому обществу, не приходится. Впрочем, тот же Линц подчеркивает, что «в любой демократии, переживающей кризис, можно найти оттенки полулояльности даже у партий, наиболее приверженных стабильной демократии…».
Подчеркнем, однако, что данное определение характеризует лояльную оппозицию демократическому режиму «вообще», без учета характеристики собственно режима, его условий и специфики. Между тем это обстоятельство является одним из ключевых для понимания природы и сути оппозиции.
характеристика постсоветского режима в ссср
В условиях СССР, начиная с конца 50-х годов, формировалась политическая оппозиция правящему режиму, носившая ярко выраженный антитоталитарный характер. Однако, будучи порождением существовавшего в СССР общественного строя, антитоталитарная оппозиция развивалась в силовом поле традиций советской политической культуры и стереотипов политического поведения. Биполяризация политических сил в СССР конца 80-х — начала 90-х гг. также не способствовала формированию демократических альтернатив в политическом поведении и по сути сводила политический выбор к жесткой идеологической дихотомии «демократия — антидемократия» как на уровне электорального поведения, так и на уровне поведения политических элит.
Политическая победа в Москве представителей и сторонников антитоталитарной оппозиции и распад Союза ССР, сопровождавшийся распадом вертикальных иерархических структур управления, привели к формированию в России и других странах бывшего СССР нового политического пространства. Однако политические изменения 1991-1993 гг. в России не затронули глубинных основ политической жизни и явились лишь более или менее болезненной адаптацией существовавшего в СССР политического строя к изменившимся реалиям. Смена символики, официальной идеологии и механизмов управления не привнесла (по крайней мере, пока) значимых изменений в характер и направленность осуществления политической власти и,по-видимому, не привела к достижению демократии в классическом понимании. В меньшей степени это относится к другим постсоветским странам, где обретение (или восстановление) независимости и формирование новой государственности играли весьма значительную роль.
Для описания проблемной ситуации, связанной с характером правящего режима в постсоветской России, весьма удачной представляется разработанная известным аргентинским политологом Г.О’Доннеллом модель «делегируемой демократии» (в российской политической науке ее экстраполирует А.Мигранян). О’Доннелл, характеризуя политическую систему в обществах переходного типа (главным образом, стран Латинской Америки и Восточной Европы), подчеркивает, что режимы в этих странах, являясь демократическими с точки зрения формальных признаков, не обнаруживают эволюции в направлении представительной демократии, это «еще не окрепшие режимы, не обладающие собственной системой институтов… однако на деле они доказали свою способность к выживанию… Нет никаких признаков ни реальной угрозы авторитаризма, ни перехода к представительной демократии». Данная модель характеризуется тенденциями к строгой мажоритарности, сосредоточению власти в одних руках при ее гиперперсонификации, стремлением властей к снижению роли представительных институтов и политических организаций (включая и вполне лояльные к власти) при развитии внеинституциональных политических механизмов, игнорированием властью групп интересов в условиях перманентного кризисного управления.
Принимая как данность, что подобная политическая модель при определенных условиях российской реальности может реализовываться на практике относительно долгое время, следует задаться вопросом, каковы в этих условиях характеристики субъектов политики, тенденции и перспективы их развития? Можно выделить два присущих российскому обществу феномена, вполне вписывающиеся в модель «делегируемой демократии». Первый связан с отсутствием у власти механизмов реального самовоспроизводства и институциональных (то есть деперсонифицированных) источников легитимности. Это вынуждает правящую группировку, стремящуюся к деидеологизации своей политики и реальной свободе от обязательств перед теми или иными социальными группами, искусственно формировать такие источники. Это протекает через два канала:
1) подтверждение легитимности власти волей народа через механизм референдумов и трансформация носителей власти в ее же источник создание «сверху» политических организаций, сращенных с властными структурами — своего рода «партий власти» При этом «партии власти» могут формально декларировать нелояльность к конкретным носителям власти — но с тем лишь, чтобы канализировать недовольство масс Другим проявлением этих тенденций становится провоцируемая властью биполяризация политических сил, создающая серьезные проблемы прежде всего для оппозиции, ориентированной на демократические ценности и методы политической борьбы. Отказ правящего режима от компромиссов, опирающийся на катастрофическую неспособность общества к институциональной самоорганизации в сочетании с правовым произволом ведут к дискредитации парламентских форм политической деятельности; внепарламентский же путь (например, создание альтернативных движений) еще более бесперспективен и заведомо делегитимизирует оппозицию.
Рассматривая ситуацию, где политические организации и выборные институты формально существуют, имеют законную основу и признаются обществом, но мало на что влияют с точки зрения принятия решений, выделим как следствие внутреннюю деградацию данных институтов, падение их престижа в обществе и выталкивание их в оппозицию к власти. Практика современной России дает массу примеров подобного рода. Более того, можно прогнозировать репродуцирование подобных явлений и в обозримом будущем — в первую очередь, в ходе выборов, проводимых правящим режимом с целью укрепления своего влияния. Одновременно с этим происходит деградация системы государственной службы, превращение властных структур на всех этажах в корпорации, построенные по клиентистскому принципу, придание государственному аппарату в целом идеологических функций при поощрении его бесконтрольности как платы за лояльность.
На этой почве происходит консолидация экономической элиты, политические противоречия становятся ширмой экономических, идет стремительная дискредитация как конкретных политиков, так и политической демократии как таковой. Это ведет к коррупции, к лоббированию «нужного» варианта реформы, благо, что легальный диапазон выбора «нужной» редакции в связи с неразработанностью правовой базы, отсутствием правового опыта, методов контроля достаточно широк. Эта сторона политической жизни со временем все более разрастается, спрессовываясь в монолитный фасад теневой политики. Приводным ремнем политики реформ, таким образом, становятся частные интересы групп лиц, объединенных вокруг того или иного вида извлечения доходов.